15.09.2009 | Игорь Бунин

Имидж России

Прошлогодние военные действия на Южном Кавказе актуализировали многие негативные стереотипы в отношении России, традиционно существовавшие на Западе. Вновь приобрели актуальность архетипы России-империи, России-гегемона, России-захватчика, эти образы возродили представление о бесконечном противостоянии деспотичного Востока и свободолюбивого Запада. О настороженном отношении к России свидетельствует, в частности, опрос, проведенный Pew Research Center в 2009 году в 32 странах. Лишь 30% опрошенных посчитали, что Россия оказывает позитивное влияние на мировые процессы, а 42% - отрицательное. Это особенно показательно на фоне высоких оценок влияния европейцев – Германии (61% к 15% в пользу позитива), Франции (52% к 21%) и, особенно, существенно выправившихся после прихода к власти Барака Обамы оценок влияния США (40% к 43%, что существенно лучше, чем во времена «международного аллергена» Джорджа Буша-младшего).

Изменение отношения западных СМИ к Михаилу Саакашвили на более критичное принципиально не изменило ситуацию. Хотя грузинский президент теперь выглядит в них не невинной жертвой, но и не агрессором, а лишь неразумным политиком, слишком эмоционально поддавшимся на провокацию с российской стороны.

Архетипы

Такая реакция неудивительна, если учесть выделенные историком Михаилом Геллером константы (постоянные факторы) российской политики - «антизападничество», авторитаризм, экспансия (часто связываемая с мессианством), православие. Эти константы имеют определенные исторические основания и вызывают резкую реакцию отторжения со стороны Запада, несмотря на то, что они, как показывает историческая практика, свойственны далеко не только России. Однако константы существуют, и с этой реальностью нельзя не считаться. «Антизападничество» России часто воспринимается упрощенно. Известно, что русская и западноевропейская цивилизация родственны (обе имеют христианские корни), но известно, что соперничество между братьями часто приобретает более острый характер, чем между малознакомыми людьми, «чужаками». Для Запада Россия все в большей степени становилась своего рода проекцией тени. Западный человек, привыкший к спокойной, размеренной, бюргерской жизни, видит в русском «медведе» широту души, безудержную силу, пренебрежение к процедурам. В общем, все, что отталкивает его и в то же время парадоксально привлекает, что он не может позволить себе в своем мире, но о чем, втайне мечтает. Для россиян же часто свойственна идеализация Запада, стремление с помощью заимствования его опыта приобщиться к цивилизации, достигшей столь очевидных успехов. Русские люди в нормальной, спокойной ситуации хотят быть европейцами – только в период тяжелых кризисов некоторые из них на время вспоминают о «скифских» и «азиатских» корнях. Надо, правда, сказать, что эта идеализация сопровождается сохранением ценностных различий (доминированием в России неформальных отношений, фактором правового нигилизма, отсутствием демократических традиций и др.), что, в частности, усиливает взаимное непонимание России и Запада. Например, Россия стремится заимствовать у Запада внешние формы, часто не наполненные содержанием, не стремясь понять сложных механизмов функционирования западного общества (подобная практика была свойственна, в частности, петровскому времени; актуальна она и в наши дни).

Впрочем, «западнический» идеализм часто со временем сменяется разочарованием, западные принципы воспринимаются уже не как заманчивые ориентиры, а как банальности в сочетании с двойными стандартами. А сам Запад – как сила, не уважающая Россию и стремящаяся ущемить ее интересы; тем более, что его технические возможности вызывают не только желание подражать ему, но и опасения, что столь сильная цивилизация может покорить Россию (в последние годы такие страхи усиливались после войн в Югославии и Ираке). Отсюда рост антизападных настроений в различных слоях российского населения.

Отношение Запада к России также нередко претерпевает негативные изменения. Любые жесткие действия России на постсоветском пространстве – будь то противостояние с Грузией или «газовая война» с Украиной – актуализируют старые фобии. При этом Россия представляется для западной аудитории более определенным, конкретным, исторически обусловленным фактором, чем другие возможные раздражители. Так, Ким Чен Ир, реализовавший в современном мире сценарий «железной стены», создал вокруг себя ореол таинственности – мотивы его действий часто непонятны людям на Западе. В то же время Россия как родственная и, вместе с тем, другая цивилизация, с которой у Запада связана масса стереотипов, становится объектом многочисленных фобий. Несмотря на то, что она неоднократно заявляла об отсутствии у нее имперских амбиций, имеет значительный опыт взаимодействия с Западом в антитеррористической деятельности (многолетнее содействие проведению афганской операции) а на Южном Кавказе лишь ответила ударом на удар.

Российский авторитаризм воспринимался на Западе как азиатская деспотия еще со времен Московского царства. При этом негативное отношение западных наблюдателей (далеко не всегда антироссийски ангажированных) вызывало отсутствие в стране каких-либо противовесов абсолютной центральной власти, традиций парламентаризма.

Фактор экспансии вполне понятен, если учесть активное расширение границ империи в XVII-XIX веках, а затем и политику СССР по «вассализации» стран Центральной Европы. Однако хорошо известно, что экспансия была свойственна всем империям, и Россия здесь скорее следовала общему принципу, а не была одиозным исключением. Проблема в том, что Британия и Франция осуществляли колониальную экспансию в Азии и Африке, выдвигая на первый план понятные и близкие европейцу позапрошлого столетия идеи «цивилизаторской миссии». Россия же расширяла свою территорию не только на Восток и Юг, но и на Запад, что болезненно воспринималось европейским обществом.

Вопрос об экспансии становится сейчас актуальным в связи с «войнами памяти» между Россией и ее соседями, которых российские власти обвиняют в фальсификации истории, преимущественно, Второй мировой войны. Проблема в слабой совместимости российского взгляда на историю с версиями истории, доминирующими не только в Польше и Прибалтике, но и на Западе в целом. На Западе не стесняются извиняться за одиозные события истории, тогда как в современной России это считается признаком слабости, и даже к таким документам, как «пакт Молотова-Риббентропа», подходят по принципу «с одной стороны, с другой стороны», противопоставляя прагматическую и моральную стороны вопроса. В то же время на Западе вряд ли можно найти серьезных политиков, оправдывающих преступную слабость, проявленную Чемберленом и Даладье в Мюнхене. Для России Великая Отечественная война является одним из немногих консолидирующих общество и высоко эмоционально воспринимаемых событий отечественной истории, и любое посягательство на принцип «мы были правы» воспринимается крайне негативно – это в значительной мере защитная реакция, стремление любой ценой отстоять свою идентичность. На Западе же такой эмоциональный и жесткий подход к событиям истории воспринимается как оправдание не только прошлой, но и, возможно, будущей экспансии.

«Православная» константа связана с восприятием православия на Западе как косной религии, слишком догматизированной и подозрительно относящейся к богословскому творчеству. В более широком смысле речь идет о проблеме православной цивилизации, которая, по мнению многих авторов, более иммобильна и менее способна к инновациям (в том числе предпринимательским), чем протестантская – подобные «претензии», в частности, выдвигались и в отношении католицизма. В то же время говорить о безусловной реакционности православия было бы ошибочно. Вспомним русских старообрядцев, которым предпринимательский дух был свойственен, пожалуй, в не меньшей степени, чем многим протестантам – и это при том, что именно данной части общества был свойственен наибольший ригоризм не только в церковных догматах, но и в обрядовой практике.

Наконец, фактор мессианства носил преимущественно характер фобий, связанных с некритичным использованием различных источников, в частности, доктрины монаха Филофея о «Третьем Риме», которая никогда не носила характера официального политического курса государства. То же относится и к высказываниям славянофилов о превращении русского монарха во «всеславянского царя» (равно как столь же эмоциональные публицисты, часто оказывавшие значительное влияние на общественное мнение, были и в других странах). Мессианский фактор был актуализирован после прихода к власти в России большевиков, которые действительно были движимы подобными идеями. Однако их мессианство, выражавшееся в попытке создать за несколько лет «земшарную республику Советов», быстро сошел на нет. И сейчас попытки возродить российское мессианство (например, в выступлениях Проханова и Дугина) воспринимаются как маргинальные явления.

Таким образом, из пяти «российских» констант одна – «мессианская» - и раньше была в значительной степени негативным стереотипом, корни которого находятся в фобиях. Православие – особенно в условиях глобального мира и светского государства – само по себе не является препятствием для модернизации. «Антизападничество» при ближайшем рассмотрении оказывается куда более сложным и противоречивым феноменом сложных взаимоотношений родственных цивилизаций. Военная экспансия также утратила актуальность – действия российских войск в Абхазии и Южной Осетии (наиболее яркий пример, приводимый критиками России) носили характер контрудара; в их ходе российская власть продемонстрировала способность к самоограничению, а в «войнах истории» Россия занимает хотя и жесткую, но защитную позицию. Другое дело, что она заменяется на экспансию экономическую, которая абсолютно легитимна и в глобальном мире (примером могут служить масштабные российские инвестиции в Армении). Что касается «авторитарного» фактора, то его судьба в значительной степени зависит от процессов, происходящих в самой России, и только затем – от степени профессионализма их презентации перед зарубежной аудиторией.

Преодоление негативных стереотипов

Проблема заключается в том, каким образом Россия может изменить свой имидж в мире. Это можно сделать реальными шагами по пути внедрения демократических и рыночных принципов с учетом национальных особенностей и грамотной подачей соответствующих изменений на мировой арене. Обращает на себя внимание наглядный пример Хорватии, где прошла политическая демократизация и экономическая трансформация (превращение в мировой туристический центр). Теперь эта страна является реальным кандидатом для вступления в Евросоюз, хотя не далее как десять лет назад отношение к этой стране в мире было крайне сложным из-за авторитарного режима Франьо Туджмана. Масштабные изменения произошли в Испании, которая еще недавно воспринималась как экономически отсталая, закрытая страна с авторитарным (франкистским) режимом – теперь это государство, привлекательное для инвесторов и туристов, закономерный член Евросоюза, повысивший и свой международный авторитет (за счет своей значительной роли в процессах, происходящих в Латинской Америке). И это несмотря на то, что негативный имидж отсталой, реакционной страны был свойственен Испании в течение столетий, сформировавшись вскоре после изгнания евреев и введения инквизиции. Важные изменения произошли за последние три десятилетия в Ирландии – они также серьезно изменили ее образ, принципиально его модернизировав на основе создания благоприятных условий для высокотехнологичных инвестиций. Можно вспомнить о позитивном опыте Кипра, ставшего из «конфликтной страны» европейским туристическим центром. Таким образом, во всех этих странах позитивному имиджевому результату предшествовали глубокие сущностные политико-экономические изменения.

Впрочем, все перечисленные выше страны либо входили в состав объединенной Европы, либо имели реальные шансы на европейскую интеграцию, которую поддерживало абсолютное большинство их элит. У России такой перспективы в настоящее время нет – столь большую, сильную и своеобразную страну в объединенной Европе никто не ждет. Да и само российское общество воспринимает свою страну как самостоятельную цивилизацию, способную воспринять европейские ценности (вопрос в том, в какие сроки и в каком объеме), но не растворяющуюся в западном сообществе. Поэтому российская модернизация будет проходить в более сложных внешних условиях, что, однако, не является аргументом для отказа от нее. Дело в том, что модернизация необходима самой России – в первую очередь, не для того, чтобы лучше выглядеть в глазах своих партнеров, а для повышения конкурентоспособности в глобальном мире.

Разумеется, необходима и последовательная пиаровская работа, направленная на продвижение позитивных сторон российской жизни. Этому в определенной степени препятствует устойчивое представление о том, что стереотипы «подпитываются» сознательным стремлением Запада дискредитировать Россию, «русофобией» большинства представителей западной элиты. А также о том, что Запад одобрил бы только ослабленную Россию, лишенную способности отстаивать собственные интересы на международной арене. Подобные аргументы получают особенную популярность в период кризисов в российско-западных отношениях (1999, 2008 годы). Разумеется, на Западе есть политические силы, заинтересованные в максимальном ослаблении России, но было бы неверно считать, что они играют там доминирующую роль. Так, Евросоюз вполне разумно отказался вводить санкции против России во время прошлогоднего конфликта на Южном Кавказе, сделав ставку на переговорный процесс и достижение компромиссов (что привело к реальным результатам). На Западе, наряду с фобиями в отношении России, существуют и опасения другого рода, связанные с возможным непредсказуемым развитием событий в стране, обладающей ядерным оружием и являющейся стратегическим экономическим партнером Европы. Значительная часть европейского политического класса и СМИ способны к адекватному восприятию российской аргументации, если она излагается в спокойном тоне, понятной европейцам стилистике и носит убедительный характер. Представление о заведомой «русофобии» Запада может только препятствовать такому диалогу, обрекая его на заведомую неудачу.

Необходима постоянная систематическая работа с западной аудиторией, не приуроченная только к кризисным ситуациям, когда происходит мобилизация (нередко запоздавшая) всех имеющихся ресурсов. Необходимо активнее действовать на западных дискуссионных площадках, а не игнорировать их, считая заведомо ангажированными, и не обозначать присутствие, не артикулируя свою позицию, а ограничиваясь банальными общими словами или же аргументацией, рассчитанной на «внутреннее употребление». Следует использовать те современные ресурсы России, которые уже проявляются в последние годы. Речь идет о преодолении пресловутого стереотипа «баня, водка, гармонь и лосось», способствующего культивированию негативных стереотипов, и, в то же время, о тупиковости попыток «догнать и перегнать» Голливуд по качеству блокбастеров, которые даже в условиях высоких нефтяных цен все равно уступают по своему масштабу американской продукции.

В то же время целесообразна продуманная демонстрация реальных экономических успехов не только мегаполисов, но и ряда районов российской «глубинки» (за счет как внутренних, так и внешних инвестиций), опыта гармоничного решения межнациональных проблем (напомним, что в ходе августовского конфликта проводилась куда более разумная политика по отношению к живущим в России грузинам, чем в 2006 году), «штучных» конкурентоспособных образцов отечественного искусства (Сокуров, Звягинцев и др.). Последовательное формирование целостного образа современной страны, проходящей период разносторонней модернизации, активно внедряющей современные технологии в экономической сфере, поощряющей развитие гражданского общества. Страны, не ведущей агрессивной внешней политики и не претендующей на территории других государств (в том числе на Крым), не стремящейся аннексировать вновь признанные государства на Южном Кавказе (в связи с этим можно продвигать опыт самостоятельного экономического развития Абхазии как своего рода «кавказской Черногории»). Страны, смотрящей в будущее, открытой для мира, стремящейся использовать все ценное из мирового опыта (в том числе демократические процедуры в политической жизни, высокую ценность независимого суда и др.) при сохранении национального своеобразия.

При этом следует понимать, что раз негативные стереотипы складывались в течение многих лет, то и их преодоление не является задачей ближайшего будущего – речь идет о долгосрочном проекте. Однако при целенаправленной работе, опирающейся на понимание психологии наших партнеров и основывающихся на продвижении реальных результатов российской модернизации, видимые изменения к лучшему возможны уже в среднесрочной перспективе, что уже немало.

Игорь Бунин - президент Центра политических технологий

Полный текст выступления в рамках Международной конференции The Baltic PR Weekend 2009 в Санкт-Петербурге 10-11 сентября 2009 года

Версия для печати