21.03.2016 | Татьяна Становая

Дипломатия замещает войну

14 марта президент России Владимир Путин отдал приказ о начале вывода основной части российской военной группировки из Сирии, что стало полной неожиданностью для партнеров по борьбе с ИГИЛ: Вашингтону понадобилось несколько часов на то, чтобы разобраться, что стоит за решением главы российского государства. В то же время 17 марта Владимир Путин заявил, что может в любой момент нарастить присутствие России в регионе.

Как заявил «Ведомостям» человек, близкий к Минобороны, из Латакии будут выведены новейшие бомбардировщики Су-34 и штурмовики Су-25. При этом на базе останутся прикрывающие ее истребители Су-30 и Су-35, которые являются многофункциональными и могут наносить удары по земле, а также эскадрилья бомбардировщиков Су-24. Останется в Сирии и эскадрилья ударных вертолетов Ми-24 и Ми-35. По словам собеседника «Ведомостей», этих сил должно хватить для обороны базы и поддержки наступления сирийской армии против «Исламского государства» (ИГ, запрещено в России) в районе Пальмиры. По словам замглавы Минобороны Николая Панкова, борьба России с терроризмом на Ближнем Востоке не окончена, а несколько авиагрупп, что останутся на авиабазе Хмеймим, продолжат боевые вылеты на позиции боевиков ИГИЛ и других вооруженных формирований, признанных ООН как террористическими.

Военное присутствие России в Сирии всегда имело своеобразное «второе дно» с точки зрения своих реальных задач. Этому способствовал и тот факт, что приоритеты России никогда не воспринимались (и не декларировались) однозначно. Изначально, когда Владимир Путин впервые выступил с инициативой совместной борьбы против ИГИЛ (на генеральной ассамблее ООН в сентябре 2015 года), речь шла о создании коалиции наподобие антигитлеровской, что подразумевало создание стратегического, долгосрочного союза. Однако фактические действия России расходились с этим: Москва не стала ждать ответа потенциальных союзников и начала действовать заранее, вступив в интенсивные переговоры с Ираном, Ираком, Саудовской Аравией, а затем, еще до выступления Путина в Нью-Йорке. подписав с Асадом соглашение о вводе в Сирию авиационной группы. Вступить в войну России пришлось по сути в одиночку.

Но и США и страны Европы создавать альянс с Россией не торопились, с трудом договорившись лишь об обмене военными данными, дабы исключить военные инциденты. Интенсивность ударов России при этом была всегда значительно выше интенсивности ударов западных стран по позициям террористов в Сирии. Даже после терактов в Париже в ноябре 2015 года существенного сближения позиций так и не произошло. Предлагая действовать единым фронтом, Россия де-факто действовала в тесной связи с режимом Башара Асада, который на Западе считают кровавым и нелегитимным.

В итоге вместо антитеррористической коалиции Россия была вынуждена действовать в Сирии не совместно, а параллельно (а в случае с противодействием антиасадовской оппозиции – и почти перпендикулярно) усилиям западных стран. Хотя Путин и МИД России всегда утверждали, что поддерживают не Башара Асада, а сирийскую государственность. Однако с Запада все это выглядело иначе: именно при поддержке российской авиации сирийским войскам удалось переломить ситуацию, потеснить ИГИЛ, пробиться к Алеппо, хотя получить контроль над этим городом так и не удалось. Провести же четкую грань между войной против ИГИЛ и войной против противников Асада оказалось и вовсе невозможно: Путина постоянно обвиняли в нанесениях ударов по умеренной оппозиции. Договориться же о том, кого считать умеренными, а кого террористами, тоже оказалось непросто. Россия пыталась добиться от Запада четких указаний, кого нельзя, а кого можно бомбить. Запад же не торопился делиться информацией, опасаясь, что это будет использовано как раз для нанесения ударов по умеренным. Проблема недоверия оставалась ключевым препятствием для координации действий.

В итоге вопрос о том, зачем Россия начала военную кампанию в Сирии, так и не имеет на сегодня однозначного ответа со стороны российских властей. Аргумент, что Россия воевала против ИГИЛ, теряет убедительность после столь стремительного и неожиданного ухода: борьба с терроризмом далека от завершения. Объявленное же перемирие в Сирии не касалось террористических организаций. Более того, уход России открывает возможности для ИГИЛ попытаться вернуть утраченные территории. Нынешний чисто военный итог кампании хотя и является неоспоримо позитивным с антитеррористической точки зрения, но явно нестабильным и быстро обратимым. Вероятно, в Кремле это понимали, поэтому на первый план выдвинули другой аргумент – уничтожение россиян, воющих на стороне ИГИЛ. Таковых, по словам Сергея Шойгу, было 2000 – круглая и ничем не подтверждённая цифра также вызвала сомнения у экспертов. Уничтожение соотечественников, которые воюют на стороне ИГИЛ и могут вернуться в Россию в качестве угрозы, тоже называлось одной из причин начала кампании, но далеко не определяющей. Изначально Путин даже не упоминал об этом.

Поэтому сирийские мотивы военной кампании всегда выглядели слабо. Гораздо правдоподобнее были другие аргументы, касающиеся не Сирии, а положения России в мире. Кампания началась в разгар геополитического кризиса, вызванного конфликтом в и вокруг Украины. Минский процесс в 2015 году зашел в тупик. Проблема Донбасса превращалась в замороженный вялотекущий кризис, который грозил России постоянным давлением со стороны Запада. Кампания в Сирии могла помочь вырваться из этого тупика. Если сравнивать положение России августа 2015 и марта 2016 годов, то разница существенная. Тема Украины отошла на второй план (хотя ничто не гарантирует, что она не вернется в геополитический авангард), Россия сумела навязать себя в качестве антитеррористического партнера США и стран Европы. Крупнейшим успехом стало недавнее достижение договоренностей между президентами России и США о перемирии в Сирии. Вовлеченность России коренным образом изменила ход событий в Сирии, заставила США и страны Европы подстраиваться. Отношения с США хотя и не преодолели кризиса, но обогатились посткрымским опытом взаимодействия.

Подобные цели никогда российским руководством не декларировались, но они во многом объясняют краткосрочный характер военной кампании. Российское руководство не скрывало изначально, что кампания может занять всего 5-6 месяцев, однако ожидания у наблюдателей складывались существенно иными. Сирийская кампания воспринималась как долгосрочное вовлечение России в конфликт, выход из которого будет крайне непрост. Эксперты и журналисты тщательно подсчитывали расходы на войну, обсуждали проблему возможных человеческих потерь. Эти факторы, безусловно, существенны, но вряд ли являются определяющими: российское общество готово к потерям среди военных если они не касаются призывников и не являются слишком большими с его точки зрения.

Гораздо более существенное значение могли сыграть другие факторы. Как только военная кампания стала накапливать риски, превышающие геополитические дивиденды, участие тут же было свернуто. Тот факт, что решение о выводе было принято именно сейчас, объясняется невозможностью дальнейшего продвижения сирийских войск. Во-первых, на первый план вышел политический диалог, было объявлено перемирие. Война уступала место дипломатии. Во-вторых, сирийская оппозиция получила средств ПВО, что создавало серьезные риски для российских самолетов. В-третьих, существенное значение имел турецкий фактор: Анкара вовлекается в конфликт по типу гибридной войны, идущей на востоке Украины с участием пророссийских сил. Конфликт становится все менее прогнозируемым и более сложным.

В такой ситуации у России была возможность также остаться на базах, ограничившись прекращением полетов. Однако это означало утрату инициативы при сохранении ответственности. Россия решила повести тут свою игру.

Вывод авиационной группы означает, что Россия самоустраняется, возможно на время, от сирийского конфликта. Это можно рассматривать как форму давления и на западных союзников, и на сирийский режим. Вывод лишает критиков возможностей обвинять Путина в нанесении ударов по ложным целям, снимает также с России ответственность за действия сирийской армии. При этом уход России фактически обязывает Запад активнее вовлекаться в урегулирование ситуации, так как удержание мира и продвижение политических переговоров с уходом России может усложниться.

Сложнее всего в нынешней ситуации Башару Асаду, который сумел существенно укрепиться на фоне военной поддержки России. Однако следовать в фарватере российских рекомендаций он тоже не торопился. Например, это касалось проведения досрочных парламентских выборов, к чему и Россия, и Запад отнеслись негативно. Асад рассматривает выборы как возможность обновить легитимность своей власти. Однако вряд ли итоги выборов будут признаны мировым сообществом. Скорее это обострит конфликт и спровоцируется новые военные столкновения. Кремль на этом фоне готов, судя по всему, обсуждать возможности мирной передачи власти даже с предоставлением Асаду гарантий или политического убежища. Но для этого должно быть понимание механизмов формирования относительно дееспособной новой конфигурации, чего пока не вырисовывается. Москва опасается, что уход Асада приведёт к хаосу, резкой активизации ИГИЛ, распаду государства.

Редакция рекомендует

Продолжение истории

Иран и сирийское перемирие

Василий Кузнецов: «Вывод нашего основного контингента из Сирии направлен на то, чтобы простимулировать Башара Асада на ведение переговоров»

Объявив о выводе авиационной группы, Путин пытается конвертировать военные дивиденды в дипломатические. Как сообщил постпред РФ при отделении ООН в Женеве Алексей Бородавкин, «в связи с начавшимся выводом российской воинской группировки из Сирии президент Путин поручил МИДу интенсифицировать участие в процессе мирного урегулирования». Бородавкин анонсировал также приезд в Женеву делегации «патриотической оппозиции» Сирии, сформированной при российском посредничестве на авиабазе Хмеймим, писал «Коммерсант». Выход из военного конфликта позволяет больше сосредоточиться на арбитражной функции, уйдя от образа военной опоры режима Асада.

Россия сохраняет свое военное присутствие в Сирии, но вывод части авиационной группы означает, что Москва прекращает сопровождение продвижения сирийских правительственных войск. Россия остается как участник коалиции в борьбе против ИГИЛ, но уходит как военная опора режима Асада, сохранив за собой возможность вернуться в любой момент. Новая ситуация остается крайне нестабильной. У террористических организаций появляется соблазн начать наступление, у сирийской оппозиции – нарастить сопротивление правительственным войскам. Срыв перемирия будет негативно влиять на мирный процесс. Однако именно дипломатия теперь становится ключевым процессом развития сирийских событий, и России принимать в нем участие в новом, поствоенном статусе, репутационно удобнее. В случае же дестабилизации ответственность в большей степени будет лежать уже на внутренних сторонах конфликта, а не на Москве. При этом режим Асада в такой ситуации может быть вынужден проявить гораздо больше гибкости в диалоге со своими оппонентами.

Татьяна Становая – руководитель Аналитического департамента Центра политических технологий

Версия для печати